Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

Он не стал настаивать, зная, что на Принц-Альбрехтштрассе она станет более сговорчивой. Вальтер еще не видел людей, у которых бы в тюремном крыле, не развязывался язык.

– Переоденьтесь, – он кивнул на спальню, – при открытой двери. Я жду, фрейлейн…, – у нее была прямая, узкая спина.

Габи вошла в комнату, где пахло ванилью, от разобранной постели.

– Я все расскажу, – она взяла из гардероба какое-то платье, – все. Я боюсь боли, всегда боялась. В первый раз, с Аароном, тоже. Но я просто забыла обо всем, так мне было хорошо…, – комкая шелк платья, она подошла к окну. Девушка посмотрела вниз, на улицу. Небо было еще серым. Она увидела Аарона. Рав Горовиц не сводил глаз с ее подъезда.

– И Генрих здесь…, – Габи сбросила с плеч халат, – надо, чтобы они ушли, оба. Я знаю обо всей группе, знаю о герре Кроу…, – Шелленберг даже закрыл глаза, ослепленный белой кожей, распущенными, тускло блестящими волосами. Услышав резкий треск рамы, он крикнул: «Держите ее!»

– Аарон мне говорил, – Габи вскочила на подоконник, – говорил, как в микву окунаются. Именно так. Господи, пусть он будет счастлив, пожалуйста…, – раскинув руки, Габи шагнула вниз.

Ударившись о капот мерседеса, она соскользнула на дорогу. За телом тянулся кровавый след. Она скорчилась на булыжнике мостовой, волосы разметались в луже. Она дрогнула, в последний раз, вытянувшись у колеса машины. Тонкая рука замерла, пошарив по камням. Из подъезда выскочили эсэсовцы, Аарон узнал Шелленберга. Они побежали к телу Габи.

Генрих фон Рабе свернул на набережную. Аарон, быстрым шагом, пошел прочь, не видя, куда идет, сдерживая слезы. Миновав две улицы, Аарон нашел какую-то подворотню. Он упал на колени, рыдая, уткнувшись лицом в стену. Рав Горовиц вздрогнул от бравурного марша. Репродуктор над головой ожил, Аарон услышал «Хорста Весселя». Он закрыл голову руками: «Ненавижу! Господи, прокляни их, прошу тебя, прошу!». Он раскачивался, радио звенело детскими голосами:

– Высоко знамя реет над отрядом,

Штурмовики чеканят твердый шаг…

Аарон вспомнил высокий, ласковый голос: «Ach Liebster, bist du tot?», нежные руки, шепот: «Мы никогда, никогда не расстанемся…»

– Никогда, – поднявшись, он протянул руку. Аарон был выше шести футов ростом. Репродуктор, захрипев, захлебнулся. Посмотрев на вырванные с мясом провода, Аарон брезгливо отшвырнул их прочь.

Он вытер лицо, рукавом пальто, заставляя себя твердо держаться на ногах. Рав Горовиц вышел на улицу, сжав руки в кулаки. Он пробирался между прохожими, повторяя:

– Никогда, никогда. Пока я жив, пока я могу бороться, я останусь здесь.

Некролог Габриэлы фон Вальденбург опубликовали в Berliner Tageblatt, единственной газете в Германии, где министерство пропаганды разрешало не печатать антисемитские материалы, и статьи, пропагандирующие нацизм. Сделано было это для сохранения видимости существования в Германии свободной прессы. Редактором газеты назначили Пауля Шеффера, известного на западе журналиста. В некрологе, за подписью генерального музыкального директора Германии, Герберта фон Караяна, говорилось о трагической смерти юной, одаренной певицы, о большой потере для немецкого искусства.

Эмма фон Рабе, за обедом, вздохнула:

– Жалко фрейлейн Габриэлу. Моя учительница сказала, что она случайно сорвалась из окна. Выронила что-то, не удержалась, поскользнулась…, – Генрих, и Питер обменялись короткими взглядами.

Обед накрыли в малой столовой. С утра лил мелкий, надоедливый дождь. Аттила лежал у французских дверей, с тоской поглядывая на мраморную террасу. Граф фон Рабе посетовал:

– Не погулять тебе, как следует, милый. Генрих, возьмите зонтики, плащи. Хотя бы немного пройдитесь. Герр Кроу, – граф Теодор улыбнулся, – вы у нас теперь будете частым гостем?

Лазоревые глаза мужчины были спокойны, он отпил рейнского вина:

– Да, я решил снять апартаменты, пока не подберу себе что-то постоянное. Благодаря мудрой политике ариизациии, в городе много подходящих квартир и особняков.

Питер отставил бокал: «Перевести мои предприятия в Германию, дело не одного дня».

Питер въезжал в апартаменты у Хакских дворов, что занимала тетя Ривка.

Когда мужчины пришли на квартиру, Аарон сидел на большой, просторной кухне, держа в руках чашку кофе, уставившись в стену. Генрих рассказал Питеру о смерти Габи, приехав вечером понедельника в «Адлон», отведя его в Тиргартен. Они медленно шли по аллее. Питер, твердо, сказал:

– Я должен увидеть Аарона, Генрих. Что хочешь, то и делай, но мы обязаны встретиться. И я решил, – прикрыв спичку от ветра, он глубоко затянулся, – решил снять квартиру. Обещал в вашем министерстве, что сверну производство в Англии…, – он посмотрел на затянутое тучами небо: «Это долгий процесс, не меньше двух лет. Думаю, мне удастся поводить их за нос».

Генрих запретил Питеру приближаться к делам подпольщиков:

– Не надо рисковать. Занимайся светской жизнью, езди по заводам и фабрикам. Девушку…, – он осекся: «Прости, пожалуйста».

Они долго молчали, стоя на развилке аллей. Питер выбросил окурок:

– Я что-нибудь придумаю. Ты мне запрещаешь, – его голос похолодел, – но у меня и своя информация появится. Я каждые два месяца собираюсь летать в Англию. Если будет что-то срочное, пользуйтесь радиопередатчиком. Но, если я здесь, удобнее посылать сведения через меня. Я пока вне подозрений…, – он дернул краем рта. Генрих коснулся его плеча: «У тебя волосы седые, на виске».

Ничего не ответив, Питер поднял воротник пальто:

– С тобой мы будем встречаться в свете. Играть в теннис, ходить в бассейн. Введешь меня в хорошее общество…, – тяжело вздохнув, Питер напомнил Генриху: «Аарон».

– Я все сделаю, – пообещал фон Рабе. В пятницу, после завтрака, портье подал Питеру записку. Генрих ждал его у Музейного Острова. Питер дошел туда пешком, проверяясь, но слежки не заметил.

Тетя Ривка встретила их в передней квартиры. В углу стояли чемоданы. Он открыл рот, чтобы представить Генриха, миссис Горр отмахнулась:

– Я знаю, милые. Аарон мне рассказал.

Наклонившись, она обняла Питера:

– Бедный мой мальчик. Прости, что я…, – тетя погладила его по щеке. Питер заставил себя улыбнуться:

– Вам спасибо, тетя. Если бы не вы…, – от нее пахло парижскими духами, у нее было мягкое, как у мамы, плечо. Питер подавил в себе желание уткнуться в него и заплакать. Роксанна указала на кухню:

– Побудьте с ним. Он ко мне пришел, в понедельник. Я хотела врача вызвать, испугалась. Вроде оправился он, но все равно…, – Роксанна понизила голос:

– Я ему велела не провожать меня в Бремен. Ему тяжело будет. Останьтесь с ним, – Роксанна окутала шею песцом. На улице похолодало. Дива, перед отъездом, скупила ткани в еврейских лавках.

– На меня с десяток портних шьет, – Роксанна взяла сумочку, – хотя бы дам людям заработать.

Дверь хлопнула, Генрих вспомнил:

– Аарон говорил. Она по всей Германии ездила, прослушивала еврейских артистов. Ей шестой десяток…, – взглянув на дверь кухни, он услышал голос Питера: «Пошли».

Они просто сидели рядом с Аароном. Питер заметил, как запали его глаза. Аарон вздохнул:

– Я, конечно, никому, ничего не скажу, и тетя Ривка тоже…, – поднявшись, он постоял у окна, выходившего на закрытый, ухоженный, с вазами для цветов двор.

Аарон не мог даже сходить на погребение. В некрологе было сказано, что Габриэлу похоронят рядом с родителями. Аарон поднялся с постели, в среду, и дошел до синагоги. Рав Бек позвал его к себе в кабинет. Аарон, было, хотел, извиниться, но глава общины покачал головой:

– Не надо, милый. Фрау Горр позвонила, все объяснила…, – обычно добрые глаза раввина изменились. Он замялся:

– Аарон, ты молодой человек, тебе тридцати не исполнилось. Если с тобой что-то случится, то евреи этой страны пострадают. Пожалуйста, – раввин положил большую, теплую ладонь на его пальцы, – я прошу тебя, не надо…, – он замолчал. Аарон, смотря на половицы, кивнул:

– Я все понимаю, рав Бек. Я больше не буду…, – он вышел. В большом зале синагоги было пусто. Сев на первую попавшуюся скамью, Аарон зашептал:

– Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…, – Аарон прочитал кадиш, громко, глядя на, задернутый бархатным занавесом Ковчег Завета, прося Бога дать ей покой в присутствии Своем. Он все равно решил добавить имя Габриэлы к надгробию ее прабабушки.

Питер и Генрих ушли, Аарон, в ванной, посмотрел на себя в зеркало. Генрих напомнил о еврейских детях. Питер кивнул:

– Когда я увижу маму, то попрошу, чтобы лейбористы подготовили проект такого билля. На всякий случай. Мало ли что…, – он обнял Аарона за плечи:

– Ты помни, то, что ты делаешь, оно…, – Питер не договорил.

Аарон помнил.

Он разглядывал свое лицо. Синяк под глазом почти пропал. Он, на мгновение, ощутил прикосновение ее рук, вдохнул запах ванили. Взяв портфель, Аарон запер дверь. Его ждали люди, на послеобеденном приеме.